Татьяна Бонч-Осмоловская

Курс лекций по комбинаторной литературе

 

10. Последовательности: чередование элементов текста. Жесткие и сверхжесткие поэтические формы: сонет, рондель и рондо, триолет, виланель, терцины и секстины.

 

Из стихотворных форм мы уделим внимание твердым стихотворным формам канцонам, балладам, виланелям, ронделям, рондо, триолетам, сонетам, терцинам, секстинам, изобретенным и разрабатываемым в романской средневековой поэзии. В рамках этого раздела мы приведем  также сверхсложные формы – твердые формы с дополнительным ограничением: стихотворения, которые можно читать по полустишиям, сонеты-акростихи, сонеты-буриме и пр.

Такие формы развиваются в определенные эпохи, обладающие вкусом к традиции, форме и игре – в эпоху перехода от античности к средневековью, эпоху позднего средневековья, эпоху барокко, Серебряный век русской поэзии, а также в настоящее время. В эти периоды особенно остро ощущается потребность в поиске новых форм, и, в рамках рассматриваемого нами направления техне, эта задача пытается разрешиться в новом формальном ужесточении, формальном эксперименте, который, в случае если он утверждается в литературе, становится традицией, нормой, без которой позже уже невозможно представить себе существование литературы (рифма), или отходит на периферию, в маргинальную область курьезной, салонной или детской поэзии (акростих).

 

Жесткие формы появляются во французской поэзии в XIII-XV веках. Особенно популярны были баллады и рондо. Краткость рондо придает ему живость, оно несет оттенок легкости, легкомыслия. Баллады – более длинная и более сложная форма. Баллада обычно включает большое число строф, которые заканчиваются рефреном.

Источник твердых стихотворных форм видят в народных хороводных песнях. Эти формы основывались на эффекте повторения или круговом  движении, определяемом рефреном.

Мы будем рассматривать эти формы в порядке их усложнения – от слабоформализованной канцоны, к балладе, для которой уже в основном выверен размер стихотворения, далее к виланели с ее фиксированной строфой, и таким формам, как рондо, триолеты, сонеты и секстины, для которых точно определены как объем стихотворения, так и строфическая схема. Таким образом, об этих последних формах можно с определенностью говорить как о твердых стихотворных формах.

Стихотворения твердых форм одного вида образуют вместе некое «семейство», каждое из стихотворений которого вызывает у образованного читателя воспоминания о других стихотворениях той же формы, создает межтекстовые переклички, интертекстуальные связи. Разумеется эти связи тем слабее, чем больше существует стихотворений данной формы.

В русской литературе твердые формы появляются впервые в книге Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735). Тредиаковский первым среди русских поэтов дал образцы таких форм, как сонет, рондо, эпистола, элегия, ода, мадригал. Отношение к жестким формам в русской литературе, как и в других европейских литературах, было неоднозначным. Во время выхода в свет книги Тредиаковского уже отходит в прошлое стиль барокко, культивировавший форму стиха как самостоятельную и самодовлеющую эстетическую цельность, и начинает господствовать классицизм, провозглашающий в достоинствах поэзии гармонию и ясность. Уже в 1748 году в брошюре «Две эпистолы…» А.Сумароков провозглашает предпочтение этим «игровым безделкам» классическую точность и простоту: «Сонет, рондо, баллад — игранье стихотворно... Состав их хитрая в безделках суета: мне стихотворная приятна простота».

Однако сам поэт сочиняет и сонеты, и баллады, и рондо. Также среди поэтов-экспериментатов, и в первую очередь как раз учеников Сумарокова, внимание к твердой форме, игра с формой была чрезвычайно распространена.

Эпоха романтизма наряду с освоением ряда форм (сонета, октавы, терцины) и опытами в области строфики (например, онегинская строфа), в целом отрицательно относилась к следованию классическим законам, предпочитая следовать не традиционным общим «правилам», а личной и конкретной «естественности».

А в середине-конце XIX века, в эпоху реализма, отрицательное отношение к строгой форме распространилось на всю поэзию целиком. Для поэтов, прововестников «чистого искусства», каждое стихотворение рождалось в уникальном творческом акте, без опоры на традицию, и работа с формой отходит на самую периферию поэтической деятельности.

В начале же ХХ века вновь вспыхивает интерес к строгим формам и поэтическим экспериментам, порождая в период Серебряного века небывалое развитие известных (сонеты, триолеты, секстины, рондо, баллады) и изобретение новых (миньонет, дизель, гирлянда) в поэзии Брюсова, Бальмонта, Северянина, Волошина, Кузмина, В.Иванова. 

После революции эксперименты, впрочем, отрицающие традицию, а не следующие ей, еще продолжаются, чтобы в конце 20-начале 30-х годов, с разгромом обериутов и формалистов, полностью сойти на нет, и возродиться только в конце 50-х, а затем снова, в восьмидесятые годы. В настоящее время поэтические эксперименты стали настолько распространены, что уже класический стих можно относить к периферийной области поэзии.

 

Канцона зародилась в XIV веке Италии из народных хороводных песен и плясок, в которых танцоры двигались полкруга в одном направлении, потом полкруга в другом направлении, а потом под новый напев совершали целый круг. Соответственно, в канцоне две короткие части одинакового строения и длинная – другого строения. Всего в канцоне было пять-семь строф с полустрофой-концовкой. Канцона относительно твердая форма, ни объем стихотворения, ни форма строфы, ни схема рифмовки в ней не были канонизированы. По сути, в Провансе для каждой канцоны изобреталась своя строфа.

Канцоны писали прованские трубадуры, Гийом Аквитанский (1071-1127), Джафре Родель (сер. XII в.), Данте, Ф.Петрарка, Боккаччо и другие поэты. Приведем первую строфу канцоны Данте из «Стихов разных лет»:

Безжалостная память вновь и вновь,

Истерзанное сердце растравляя,

Назад, в былое, обращает взгляд,

И к милой стороне моей любовь

И дальний зов покинутого края

Могущество Амура подтвердят.

Сил не хватает, – и я не виноват,

Что продержаться долго не сумею,

Коль помощи от вас не получу,

И посему хочу

Я видеть вас защитницей моею,

Пришлите мне привет, который сил

Прибавил бы и сердце укрепил.

                                                (пер.Е.Солоновича)

 

В русской литературе канцоны появляются в начале ХХ века у Вяч.Иванова, В.Брюсова, М.Кузмина, А.Туфанова. Ниже приводятся по одной строфе канцон Вяч.Иванова (схема рифм: абв абв вггее):

Великий Колокол на богомолье
      Тебя позвал... Тоской
Затрепетала вдруг нетерпеливой
И вырвалась душа в свое приволье
     

     (На подвиг иль покой?)
Из ласковых окон любви ревнивой...
      И вновь над тонкой нивой
Тебя я вижу сирою Церерой:
      С печалию и верой
Зовешь ты дождь и солнце на поля,
Где пленный сев таит еще земля.

 

И А.Туфанова (схема рифм: абв бав вгддгдее, жирными буквами обозначены укороченные строки):

Я бросил в море ландышей фиалы,

Сказал: не то, не то, прошло все мимо,

Осеннюю лесную с мыса опаль

Кружит нагретый вихрь неутомимо,

И я не в силах спеть уж мадригалы.

Меня встречает с мыса стройный тополь,

Как будто в тоге. Вспомнил я Акрополь,

Гречанок лики с взором опаленным

И белый парус в отмели томленья.

                        Давно кукушек пенье

Не слушал под каштанами и кленом,

                        Семь лет прикосновенья

Священного не знал, носимый бурей,

С глазами, устремленными в Меркурий.

                                                            (1917)

 

Французская балладная строфа представляет собой восьмистишие или десятистишие. Десятистишие состоит из десятисложных стихов, со схемой рифм абаббввгвГ, со смысловой паузой после четвертого или после шестого стиха (но не после пятого, чтобы не разбивать строфу на две равные части). Если строфа баллады восьмистишная, то сами стихи восьмисложные, а схема рифм абаббвбВ. Оканчивается строфа рефреном – повторяющимся стихом (обозначенным у нас строчной буквой), единым для всех строф. Многие баллады заканчиваются посылкой, то есть полустрофой из четырех или пяти стихов, которая маркирует конец стихотворения.

Таким образом, баллада является более строгой формой, чем канцона – в балладе уже приблизительно фиксирован объем стихотворения и обозначены строфы. Баллады были распространены во Франции в XIV-XVI  веках, их писали К.Маро, Ф.Вийон, П.Ронсар.

Ф.Вийон

                               Баллада истин наизнанку

Мы вкус находим только в сене
И отдыхаем средь забот,
Смеемся мы лишь от мучений,
И цену деньгам знает мот.
Кто любит солнце? Только крот.
Лишь праведник глядит лукаво,
Красоткам нравится урод,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
 
Лентяй один не знает лени,
На помощь только враг придет,
И постоянство лишь в измене.
Кто крепко спит, тот стережет,
Дурак нам истину несет,
Труды для нас - одна забава,
Всего на свете горше мед,
 
Коль трезв, так море по колени,
Хромой скорее всех дойдет,
Фома не ведает сомнений,
Весна за летом настает,
И руки обжигает лед.
О мудреце дурная слава,
Мы море переходим вброд,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
 
Вот истины наоборот:
Лишь подлый душу бережет,
Глупец один рассудит право,
И только шут себя блюдет,
Осел достойней всех поет,
И лишь влюбленный мыслит здраво.

                                                                        (пер.И.Эренбурга)

В итальянской поэзии баллада предствляется собой более свободную форму без рефрена, в английской – этим термином определяют скорее жанр исторической или эпической поэмы. Немецкая баллада близка к английской, и если и отличается от той, то краткостью. В русской литературе жанр баллад, следовавший немецкой традиции, развивается с поэм В.Жуковского.

Баллада как жесткая поэтическая форма возникает у Н.Гумилева как переводы из Вийона. Целый цикл баллад, также переводов из Вийона, и составивших раздел в сборнике «Семь цветов радуги», пишет В.Брюсов:

Баллада о любви и смерти

 

Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне,-
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льется кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
И призраков проходит ряд
В простых одеждах и в короне:
Ромео, много лет назад
Пронзивший грудь клинком в Вероне;
Надменный триумвир Антоний,
В час скорби меч подъявший вновь;
Пирам и Паоло... В их стоне -
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
И я баюкать сердце рад
Той музыкой святых гармоний.
Нет, от любви не охранят
Твердыни и от смерти - брони.
На утре жизни и на склоне
Ее к томленью дух готов.
Что день,- безжалостней, мудреней
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:
«Своей судьбе не прекословь!»
Нам свищет соловей на клене:
«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»

(1913)

 

Виланель – стихотворение, родившееся во французской и итальянской поэзии, состоящее из трехстиший с рифмовкой A1бA2 + aбA1 + aбA2 +… aбA1A2, где A1 и А2 – повторяющиеся строки, которые раскрывают значение каждый раз по-новому и более полно, в конце стихотворения достигая трагической звучности и полноты.

Для виланели характерен примерно фиксированный объем стихотворения и канонизированные строфы.

Виланель Жана Пассора (XVI в.) в переводе Ю.Верховского:

Врозь я с горлинкой моею:

Не она ведь мне слышна.

Поспешу вослед за нею.

 

Ты ль с подружкою своею

Розно? К нам судьба равна:

Врозь я с горлинкой моею.

 

Верю я душою всею,

Коль твоя любовь верна:

Поспешу я вслед за нею.

 

Слух твой жалобой лелею

Вновь, что нам двоим дана:

Врозь я с горлинкой моею.

 

Без ее красы жалею

Все, чем жизнь была красна.

Поспешу я вслед за нею.

 

Смерть, верши свою затею,

То возьми, что взять должна:

Врозь я с горлинкой моею,

 

Поспешу я вслед за нею.

 

Две виланели «Все это было сон мгновенный…» и «Предчувствие» написал В.Брюсов:

            Все это было сон мгновенный,

Я вновь на свете одинок,

Я вновь томлюсь, как в узах пленный.

 

Мне снися облик незабвенный,

Румянец милых, нежных щек…

Все это было сон мгновенный!

 

Вновь жизнь шумит, как неизменный

Меж камней скачущий поток,

Я вновь томлюсь, как в узах пленный.

 

Звучал нам с неба зов блаженный,

Надежды расцветал цветок…

Все это было сон мгновенный!

 

Швырнул мне камень драгоценный

Водоворот и вновь увлек…

Я вновь томлюсь, как в узах пленный.

 

Прими, Царица, мой смиренный

Привет, в оправе стройных строк.

Все это было сон мгновенный,

 

Я вновь томлюсь, как в узах пленный.      

                                                            (1910)

 

Повторы стихов раскрывают смысл и звучание стиха каждый раз по-иному, обогащая и иизменяя его от нейтрального в начале стихотворения до достигающего эмоциональной вершины к концу.

Рондо, рондели и триолеты возникли из романской народной песни, взяв от нее чередование строф и припевов-рефренов. Стихотворной формой, предшествующей названным формам, была форма вирелэ, популярная во Франции в XIV-XV веках, а потом вышедшая из употребления. Вирелэ было стихотворением, состоящим из припева и двух коротких строф, за которым снова повторялся припев, и т.д. По числу повторов припева стихотворения назывались одинарное вирелэ (всего четыре строфы), двойное вирелэ (всего семь строф), тройное виреле (десять строф)... Стихи вирелэ были обычно короткими, схема рифм не фиксировалась.

Эксперименты с такими формами проводили еще Великие риторики. Вначале во Франции все формы могли называть рондо (от слова – крулый), подчеркивая их повторяемость, возвращения к началу стиха. В XV веке в литературной традиции произошло сокращение числа повторов строф до двух-трех, и сокращение припева до одной-двух строки или даже полустишия. Такие одностишные повторы стали вставлять в середину и конец единственной строфы, что привело к образованию триолета (восьмистишие, стихи восьмисложные, схема рифм: АБаАабАБ, одинаковыми буквами обозначены рифмующиеся строки, строчными буквами обозначены повторяющиеся стихи), ронделя (двенадцатистишие, восьмисложные стихи, схема рифм: АБба абАБ аббаА или тринадцати-четырнадцатистишие АБба абАБ аббаА(Б)) и рондо (пятнадцатистишие, десятисложные стихи, схема рифм: Аабба ааб(А) аабба(А), в скобках – повторяющиеся полустишия первого стиха).

 

Концовка «Большого завещания» Франсуа Вийона (XV век) написана в форме ронделя:

            Того ты упокой навек,

            Пошли покой и вечный свет,

Кто супа не имел в обед,

Охапки сена на ночлег,

Безбровый, лысый человек,

Как репа гол, разут, раздет, –

Того ты упокой навек,

Пошли покой и вечный свет!

Он в жизни не изведал нег,

Судьба дала по шее – нет:

Еще дает так тридцать лет.

Чья жизнь похуже всех калек –

Того ты упокой навек!

                                                (пер. И.Эренбурга)

 

Твердые формы допускают и вызывают игру с ними. Стихотворное «рондо о рондо» принадлежит поэту XVII века Вуатюру:

Конец! Мне приказала Изабо

Любой ценою сочинить рондо:

Нелегкое задание, признаться, –

Чтоб восемь строк на –о и пять на –аться!

Но делать нечего – сажусь в седло.

 

И вот уж пять покинули гнездо:

Дотянем восемь, помянув Бордо;

И скажем (не впервые исхитряться!)

                                                            Конец!

 

Чтож, хорошо! Еще добавим до

Пяти, покуда я еще трудо-

Способен; уж одиннадцать мне снятся,

И ежели осилю я двенадцать,

То на тринадцатой воскликну: «О!

                                                            Конец!»

                                    (пер.М.Гаспарова)

В эпоху Ренессанса поэты отвернулись от твердых форм, поэты Плеяды их отвергали, перенося акцент с формы поэзии на ее содержание. Автор «Речи в защиту и прославление французского языка» Дю Белле полагал формальные приемы средневековой поэзии «пряностями, искажающими вкус нашего языка и служащими лишь свидетельством нашего невежества».. Хотя отказ от твердых форм не был у поэтов Плеяды последовательным и категоричным, некоторые формы и приемы, как сонет, были широко распространены и в Возрождение, а от «пиндаризации», возвращения к античной строфике, впоследствие отказывается и пытавшийся вводить ее Ронсар, традиция и культ твердой формы и работы с ней уже прервались.

Частичное возвращение твердых форм произошло в эпоху барокко, когда триолет и рондо стали формой легкой салонной поэзии. Отдельные примеры эксплуатации формы ронделя можно найти у романтических поэтов XIX века.

Первое рондо в России появилось в «Новом и кратком курсе» Тредиаковского (1735). А.Сумарокову принадлежит рондо:

Не думай ты, чтоб я других ловила
И чью бы грудь я взором уязвила.
Напрасно мне пеняешь ты, грубя.
Я та же всё. Не возмущай себя,
Хотя твое я сердце растравила.
Любовь меня еще не изрезвила,
Неверности мне в сердце не вдавила.
И что горю другим я кем, любя,
                                Не думай ты.
Изменою я мыслей не кривила,
Другим любви я сроду не явила,                                      
Свободу кем и сердце погубя,
Твой страхом дух я тщетно удивила,
Но, чтоб любить я стала и тебя,
                                Не думай ты.
                                                              (1759)

Распространение эта стихотворная форма получила в начале ХХ века, когда она привлекла внимание В.Брюсова, Б.Лившица, М.Кузмина:

В начале лета, юностью одета,
Земля не ждет весеннего привета,
Не бережет погожих, теплых дней,
Но, расточительная, все пышней
Она цветет, лобзанием согрета. 
 
И ей не страшно, что далеко где-то
Конец таится радостных лучей,
И что не даром плакал соловей
                      В начале лета. 
 
Не так осенней нежности примета:
Как набожный скупец, улыбки света
Она сбирает жадно, перед ней
Не долог путь до комнатных огней,
И не найти вернейшего обета
                      В начале лета.
                                                             (М.Кузмин)
 

Манон Леско, влюбленный завсегдатай

Твоих времен, я мыслию крылатой

искал вотще исчезнувших забав,

И образ твой, прелестен и лукав,

Меня водил - изменчивый вожатый.

 

И с грацией манерно-угловатой

сказала ты: «пойми любви устав,

Прочтя роман, где ясен милый нрав

Манон Леско».

 

От первых слов в таверне вороватой

Прошла верна, то нищей, то богатой,

До той поры, когда без сил упав,

В песок чужой, вдали родимых трав,

Была зарыта шпагой, не лопатой

Манон Леско!

(М.Кузмин, 1909)

                        OBLAT

Кто сожалеет о прекрасных днях,

Мелькнувших быстро, то печаль лелеет

В дневных раздумьях и в ночных слезах;

И память поцелуев нежно греет,

 

Но о случайном ветерке, что веет

Весенним вечером в речных кустах

И нежит нас, свевая пыльный прах,

                                    Кто сожалеет?

Земное меркнет а неземных лучах,

Пред райской радостью любовь бледнеет,

Меж избранных нет места тем, о снах,

                                    Кто сожалеет!

                                                (В.Брюсов, 1918)

 

А рондель, обогащенный неологизмами и диссонансной рифмой, в России пишет И.Северянин:

Шмелит-пчелит виолончель

Над липовеющей долиной.

Я, как пчела в июле, юный,

Иду – весь трепет и печаль.

 

Хочу ли мрака я? хочу ль,

Чтоб луч играл в листве зеленой?

Шмелит-пчелит виолончель

Над лиловеющей долиной…

 

Люблю кого-то горячо ль?

Священно, или страстью тленной?

И что же это над поляной:

Виолончелят пчелы, иль

Шмелит-пчелит виолончель?

                                                (1911)

 

Твердые формы провоцируют дальнейшие эксперименты, усложнения структуры стиха за счет наложения дополнительного формального ограничения. Рондо-каламбуры, в которых в рефрене используются омонимы, сочиняет Б.Лифшиц:

                        Скорпионово рондо

Не вея ветром, в часе золотом

Родиться князем изумрудных рифов

Иль псалмопевцем, в чтем венке простом

Не роза – нет! – но перья мертвых грифов,

Еще трепещущие от истом.

 

Раздвинув куст, увидеть за кустом

Недвижный рай и, кончив труд сизифов,

Уснуть навеки, ни одним листом

                                    Не вея…

О мудрость ранняя в саду пустом!

О ветр Гилеи, вдохновитель скифов!

О ветер каменный, о тлен лекифов!

Забудусь ли, зубуду ли о том,

Что говорю, безумный хризостом,

                                    Неве я?

                                                (1914)

Триолет в России находят уже у Сумарокова:

Июля первое число

Я днем блаженнейшим считаю:

Меня на небо вознесло

Июля первое число;

С тех пор я Хлою обожаю,

И знав, что тем ей угождаю,

Июля первое число

Я днем блаженнейшим считаю.

 

Одними из первых триолеты писали М.М.Муравьев (1778) – перевод из французской поэзии «короля триолетов» Ж.де Раншена (XVII в.):

Мая первого числа

Был мой лучший день на свете.

Что за мысль мне в ум вошла

Мая первого числа?

У коль склонна ты в ответе

Мая первого числа

Был мой лучший день на свете.

 

А в начале XX века форма триолета, которую считают самой жесткой из поэтических форм, привлекла русских поэтов К.Бальмонта, И. Северянина, И.Рукавишникова и В.Брюсова. Книгу триолетов написал Ф.Сологуб, и две книги – его последователь И.Рукавишников:

Неживая, нежилая, полевая, лесовая, нежить горькая и злая,
Ты зачем ко мне пришла, и о чем твои слова?
Липнешь, стынешь, как смола, не жива и не мертва.
Неживая, вся земная, низовая, луговая, что таишь ты, нежить злая,
Изнывая, не пылая, расточая чары мая, темной ночью жутко лая,
Рассыпаясь, как зола, в гнусных чарах волшебства?
Неживая, нежилая, путевая, пылевая, нежить темная и злая,
Ты зачем ко мне пришла, и о чем твои слова?
                                                     (Ф.Сологуб, 1913)
Пропал прелестный триолет,
Забытый в суете всегдашней.
На мысль мгновенную ответ,
Пропал прелестный триолет.
Кем снова он увидит свет?
Портретом? Лаской? Песней? Башней?
Пропал прелестный триолет,
Забытый в суете всегдашней.
                                  (И.Рукавишников, 1922)
 
Какое горькое питье!
Какая терпкая отрава!
Любовь обманчива, как слава.
Какое горькое питье!
Всё, всё томление мое
Ничтожно, тщетно и неправо.
Какое горькое питье!
Какая терпкая отрава!
                                  (И.Рукавишников)
 

Ты промелькнула, как виденье,

О юность быстрая моя,

Одно сплошное заблужденье!

Ты промелькнула как виденье,

И мне осталось сожаленье,

И поздней мудрости змея.

Ты промелькнула, как виденье, -

О юность быстрая моя!

(К.Бальмонт)

 

Стихотворение «Мой маяк» В.Брюсова, о котором мы будем говорить в разделе буквенных тавтограмм, по своему строению является триолетом (автор, стремясь соблюсти в заглавии тавтограмматическое ограничение, именует его мадригалом):

            Мой милый маг, моя Мария,

Мечтам мерцающий маяк,

Мятежны марева морские,

Мой милый маг, моя Мария,

Молчаньем манит мутный мрак…

Мне метит мели мировые

Мой милый маг, моя Мария,

Мечтам мерцающий маяк!

(1914)

 

Наиболее популярной из европейских твердых стихотворных форм является сонет, появившийся на свет в Италии в конце XIII века. Итальянский сонет представляет собой стихотворение из четырнадцати строк, делящихся на два катрена с опоясывающей схемой рифмовки (абба абба) и два терцета, с различной последовательностью рифм (вгд вгд или вгв гвг или вгв вгв или вгд гвд и другие). Сонеты в Италии писали Петрарка, Данте, Микельанджело.

                        Петрарка. Из «Книги песен»

              Сонеты на жизнь мадонны Лауры

 

Есть существа, которые глядят

На солнце прямо, глаз не закрывая;

Другие, только к ночи оживая,

От света дня оберегают взгляд.

 

И есть еще такие, что летят

В огонь, от блеска обезумевая:

Несчастных страсть погубит роковая;

Себя недаром ставлю с ними в ряд.

 

Красою этой дамы ослепленный,

Я в тень не прячусь, лишь ее замечу,

Не жажду, чтоб скорее ночь пришла.

 

Слезится взор, однако ей навстречу

Я устремляюсь, как завороженный,

Чтобы в лучах ее сгореть дотла.

                                (пер. Е.Солоновича)

 

Во Франции сонет популярен с XVI века, причем во французском сонете рифмы в катренах бывают перекрестные, а не опоясывающие (абаб абаб), а в терцетах – часто смежные (ввг ддг).

                        Жоашен дю Белле 

                        Из книги «Олива»

            Голубка над кипящими валами

            Надежду обреченным принесла –

            Оливы ветвь. Та ветвь была светла,

            Как весть о мире с тихими садами.

 

            Трубач трубит. Несет знамещик знамя.

            Кругом деревни сожжены дотла.

            Война у друга друга отняла.

            Повсюду распри и пылает пламя.

 

            О мире кто теперь не говорит?

            Слова красны, и посулы лживы.

            Но я гляжу на эту веть оливы:

 

            Моя надежда, мой зеленый щит,

            Раскинь задумчивые ветви шире

            И обреченным ты скажи о мире!

                                                (пер.И.Эренбурга)

 

Английский сонет стал знаменит благодаря Ф.Сидни и В.Шекспиру, который писал сонеты в форме трех четверостиший и заключительного двустишия с различными рифмами: абаб вгвг деде жж:

            С тобою врозь мы будем с этих пор,

            Хоть нераздельны, как и встарь, сердца:

            Внезапно павший на меня позор

            Перенесу один я до конца.

 

            Любовь у нас и честь у нас одна.

            Пусть злая доля разлучила нас,

            Любви взаимной не убьет она,

            Похитит лишь блаженства краткий час.

 

            Не смею впредь я узнавать тебя,

            Своей виной тебя срамить боясь;

            И ты не можешь быть со мной, любя,

            Дабы на честь твою не пала грязь.

 

            Не делай так! Ведь для моей любви

            И честь твоя, и ты – свои, свои!

                                                (пер. А.Финкеля)

 

Сонет – единственная твердая форма, распространенная вплоть до XIX века, и в эпоху Ренессанса, и классицизма, и романтизма.

Первый сонет на русском языке появляется в 1735 году как перевод Третьяковского из де Барро («Господи, твои пути правости суть полны…»), а популярен становится впервые в 1760-1765 годах у «молодых сумароковцев».

К этому же времени относятся и первые российские сверхсложные сонеты, например, разбивающиеся на полустишия сонеты А.А.Ржевского (1737–1804):

            Перестанем рассуждать:                   добра во многом нет.

Не зрим худого здесь,                                    в том должно согласиться.

Худ, тяготен свет весь,                                 возможно ль утвердиться?

Нам должно заключать                                 что весь исправен свет.

            Почтимся рассуждать:                                   здесь счастие растет,

Мы справедливо днесь                                 возможем веселиться.

Бед, ссор, болезней смесь, -                         всяк доброму стремится,

«Худым то должно звать», -                         безумец изречет.

            Худого в свете нет,                                       здесь утешаться можно.

Невежда изречет:                                           «И счастие есть ложно».

Не смысля, говорит,                                      нельзя всего хвалить.

            Все должно презирать,                                 хоть можно утешаться

В незнании кричит:                                       «Есть, есть что похулить»,

Долг инак рассуждать,                                  в том должно утверждаться.

                                                                                                            (1762)

Вовеки не пленюсь                         красавицей иной;
Ты ведай, я тобой                           всегда пленяться стану,
По смерть не пременюсь                вовек жар будет мой,
Век буду с мыслью той,                  доколе не увяну.
Не лестна для меня                         иная красота;
Лишь в свете ты одна                     мой дух воспламенила.
Скажу я не маня:                             свобода отнята –
Та часть тебе дана                           о ты, что дух пленила!
Быть ввек противной мне,                         измены не брегись,
В сей ты одна стране                      со мною век любись.
Мне горесть и беда,                        я мучуся тоскою,
Противен мне тот час,                    коль нет тебя со мной;
Как зрю твоих взор глаз,                минутой счастлив той,
Смущаюся всегда и весел, коль с тобою.

Эти стихотворения можно читать как целиком, так и только первые полустишия, или только вторые, каждые ритмичные и рифмованные. Традиция таких текстов восходит к «тайным посланиям» сатирической или эротической природы, в которых часть текста представляет собой некий отдельный текст с иным значением. Вторая половина также может быть значимой, или просто отбрасывается.

К этому же методу пишутся любовные письма замужних дам, которые приводятся в книгах курьезной поэзии, или «дипломатические письма» Мазарини, смысл которых различается при прочтении их целиком или только половины, отделяемой вертикальным сгибом листа.

 

Русские поэты в XIX века писали не много сонетов, у Пушкина находят только три сонета ((1830: «Суровый Дант…», «Поэту» и «Мадонна»), причем все они имеют неканоническую рифмовку.

Но все же сонеты сочинялись. Например, А.А.Григорьев написал целую поэму, цикл сонетов, посвященных Венеции: «Venezia la Bella» (1858).

Серебряный век вспоминает о сонете и создает не только отдельные стихотворения, но и циклы, книги, венки сонетов (см. раздел фрактальной литературы). Сонеты пишут Бунин, Брюсов, Иванов, Волошин. У Бальмонта в одном сборнике 1917 года «Сонеты солнца, меди и луны» 255 сонетов.

Развиваются усложненные формы – сонеты-акростихи (см. раздел акростихов), сонеты-буриме («ответные сонеты» В.Иванова, Верховского, Кузмина).

Сонет, который восстанавливает традицию чтения различными способами по целым строкам и полустишиям, появляется у В.Брюсова:

Отточенный булат –           луч рдяного заката!

Твоя игрушка, Ток, –           прозрачный серп Луны!

Но иногда в клинок            из серебра и злата

Судьба вливает яд:              пленительные сны!

 

Чудесен женский взгляд – в час грез и аромата,

Когда покой глубок.            Чудесен сон весны!

Но он порой жесток –         и мы им пленены:

За ним таится яд –              навеки, без возврата.

 

Прекрасен нежный зов –    под ропот нежных струй,

Есть в сочетаньи слов –     как будто поцелуй,

Залог предвечных числ –   влечет творить поэта!

 

Но и певучий стих –           твой раб всегдашний, Страсть,

Порой в словах своих –      певец находит власть:

Скрывает тайный смысл – в полустихах сонета.           

(1918)

А улипист Жан Кеваль сочиняет сонет, который читается уже пять способами: в один слог, в три слога, в шесть, девять, и целиком александрийским стихом. Рифмы для любой длины строки – abab cdcd eef ggf, как и принято во французском сонете:

      Ce coeur pur          vitrifie               mysterieux        un peu mort

 Ce richard              deceda             dans son parc   etoile

 Ce  faux dur            supprime          vaniteux            il s’endort

 Ce vieillard             sussurra            que son arc       epuise

 

Ce   n’enfant            reflechi dit qu’ailleurs    sur la trame

Ce   mormon            sucotant            le radar qui l’avive

Ce   mendiant           reverdi              ce rameur         et sa dame

Ce   cochon             tatouillant          le nectar           d’origin

 

Ce   n’outil               ramollot            militant  consterne

Ce   fusil                  parpaillot          d’un amant       conсerne

Ce   sabir                 connaisseur       d’un gymnase   infernal

 

Ce   trepas               amoureux         le voyeur          un marine

Ce   n’en-cas           fastidieux          sans chaleur      assassine

Ce   roi Lear            inventeur           d’un surplace    ordinal.

 

(Это   чистое сердце   застекленное   загадочное         немного мертво

       Этот  богач                  скончался        в своем парке    звездном

       Эта    грубая подделка            уничтожает      тщеславного      он засыпает

      Этот   старик                обидчивый       что его лук        исчерпан

 

       Это  только ребенок    думающий       говорит, что другие      на трамвае

      Этот мормон             посасывающий           радар,               который его оживляет

      Этот нищий           снова приговоривший    гребца                      и его даму

       Эта  свинья                избивающая              нектар                      создания

 

Это не инструмент размягченный     военный                    пораженный

Это ружье               гугенотское        к любовнику             относящееся

Этот сабир              знаток                 гимназии                   адской

 

Это кончина            возлюбленная  подсматривающий      моряк

Это             не случай         скучный           без жара                      убийственного

    Это король Лир              изобретатель        на стартовом месте            молитвенном.)

 

Вероятно, более сложных структур в рамках сонетной формы еще не создано.

 

Терцины – возникшая в Италии строгая стихотворная форма, нерасчленимое сцепление подхватывающих друг друга тройных рифменных цепей: аба бвб вгв гдг... юяю я. Терцины возникли из итальянских трехстиший «сторнелло» со схемой рифм АХА; БХБ..., в которых каждое следующее трехстишие подхватывает рифму предыдущего. Терцинами написана «Божественная комедия» Данте, и в случае, когда поэты нового времени берутся за эту форму, ассоциации с поэмой Данте абсолютно неизбежны.

Пушкину принадлежит как серьезная стилизация («В начале жизни школу помню я…», 1830) в форме терцин, так и ироническая поэма:

И дале мы пошли и страз обнял меня.

            Бесенок, под себя поджав свое копыто,

            Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто.

            И лопал на огне печеный ростовщик.

            А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Вергилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
            Одно стяжание имев всегда в предмете,
            Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете».
            «Тут грешник жареный протяжно возопил:
            О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
            Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»-
            Тут звучно лопнул он - я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
            Как будто тухлое разбилось яицо,
            Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
            Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале -
            И, камень приподняв за медное кольцо,
Сошли мы вниз - и я узрел себя в подвале.
                                      (1832) 

 

Майков и А.К.Толстой («Дракон», 1875) писали терцины как итальянские стилизации. В начале ХХ века терцины писали А.Блок («Песнь Ада»):

День догорал на сфере той земли,

Где я искал путей и дней короче.

Там сумерки лиловые легли.

 

Меня там нет. Тропой подземной ночи

Схожу, скользя, уступом скользких скал.

Знакомый Ад глядит в пустые очи.

 

Я на земле был брошен в яркий бал,

И в диком танце масок и обличий

Забыл любовь и дружбу потерял…

 

и В.Брюсов:

Как ясно, как ласково небо!

Как радостно реют стрижи

Вкруг церкви Бориса и Глеба!

 

По горбику тесной межи

Иду, и дышу ароматом

А мяты, и зреющей ржи.

 

За поле усатым, несжатым,

Косами стучат косари.

День медлит пред ярким закатом…

и

                        Умирающий день

            Минувший день, склоняясь головой,

            Мне говорит: «Я умираю. Новый

            Уже идет в порфире огневой.

 

            Ты прожил день унылый и суровый.

            Лениво я влачил за часом час:

            Рассвет был хмур и тускл закат багровый.

 

            За бледным полднем долго ветер гас;

            И для тебя все миги были скудны,

            Как старый, в детстве читанный рассказ…

                                                                        (1915)

 

Самая сложная стихотворная форма, секстина, была придумана провансальскими поэтами XIII века. Форма секстины связана с именем поэта Арнаут Даниэля (годы деятельности1180-1210). После него секстины сочиняли Данте,  Петрарка, и спустя пятьсот лет – граф Фердинанд де Грамон, а еще через сто лет – член УЛИПО Гарри Мэттьюз.

Секстина представляет собой последовательность строф по шесть одинадцатисложных стихов в строфе, имеющих всего шесть различных окончаний. Каждое из этих повторяющихся опорных слов звучит в разных строфах по-иному, в разных контекстах. В конце секстины обычно вводят трехстишие-посылку, в котором каждой полустишие заканчивается одним из шести опорных слов.

В каждой секстине перестановки опорных слов от строфы к строфе осуществляются по одной из возможных схем, единых для каждого данного стихотворения. Все возможные комбинации были изучены практически уже в XIII веке трубадурами и теоретически – в ХХ веке улипистом Р.Кено.

Если первая строфа имеет окончания: А, Б, В, Г, Д, Е, то вторая может иметь: Б, Г, Е, Д, В, А. Такое же преобразование позволяет конструировать третью строфу, и так далее до шестой, завершающей цикл, тогда как седьмая строфа возвращается к первой:                                   

А  Б  В  Г  Д  Е

                                                Б  Г  Е  Д  В  А

                                                Г  Д  А  В  Е  Б

                                                Д  В  Б  Е  А  Г

                                                В  Е  Г  А  Б  Д

                                                Е  А  Д  Б  Г  В

                                                А  Б  В  Г  Д  Е

 

С математической точки зрения секстина представляет собой простую перестановку, входящую в группу перестановок. Всего существует двенадцать типов последовательностей, образующих сексины, как подсчитал Р.Кено в той же работе «Потенциальная литература», где он приводит самую, на его взгляд, оптимальную последовательность окончаний:

                                                1  2  3  4  5  6

                                                6  1  5  2  4  3

                                                3  6  4  1  2  5

                                                5  3  2  6  1  4

                                                4  5  1  3  6  2

                                                2  4  6  5  3  1

                                                1  2  3  4  5  6.

Приведем сестину Франческо Петрарки:

Когда приходит новый день на землю,

Иную тварь отпугивает солнце,

Но большинство не спит в дневную пору;

Когда же ветер зажигает звезды,

Кто в дом спешит, а кто – укрыться в чаще,

Чтоб отдохнуть хотя бы до рассвета.

 

А я, как наступает час рассвета,

Что гонит тень, окутавшую землю,

И сонных тварей поднимает в чаще,

Со вздохами не расстаюсь при солнце,

И плачу, увидав на небе звезды,

И жду с надеждой утреннюю пору.

 

Когда сменяет ночь дневную пору

И всходят для других лучи рассвета,

Я на жестокие взираю звезды

И плоть кляну – чувствительную землю –

И первый день, когда увидел солнце,

И выгляжу, как будто вскормлен в чаще.

 

Едва ли зверь безжалостнее в чаще

В ночную ли, в дневную рыщет пору,

Чем та, что красотой затмила солнце.

Вздыхая днем и плача до рассвета,

Я знаю, что глядящие на землю

Любовь мою определили звезды.

 

Пока я к вам не возвратился, звезды,

Иль не нашел приют в любовной чаще,

Покинув тело – прах ничтожный, землю,

О если бы прервало злую пору

Блаженство от заката до рассвета,

Одна лишь ночь – пока не встанет солнце!

 

Я вместе с милой проводил бы солнце,

Никто бы нас не видел – только звезды,

И наша ночь не знала бы рассвета,

И, ласк моих чуждаясь, лавром в чаще

Не стала бы любимая, как в пору

Когда спустился Апполон на землю.

 

Но лягу в землю, где темно, как в чаще,

И днем, не в пору, загорятся звезды

Скорей, чем моего рассвета солнце.

                                  (пер.Е.Солоновича)

 

Первую секстину на русском языке сочинил в 1851 году Л.Мей, в его стихотворении опорные слова (унылой, тень, силой, день, милой, лень) переставляются по закономерности 615243:

Опять, опять звучит в душе моей унылой
Знакомый голосок, и девственная тень
Опять передо мной с неотразимой силой
Из мрака прошлого встает, как ясный день;
Но тщетно памятью ты вызван, призрак милый!
Я устарел: и жить и чувствовать — мне лень.
 
Давни с моей душой сроднилась эта лень,
Как ветер с осенью угрюмой и унылой,
Как взгляд влюбленного с приветным взглядом милой,
Как с бором вековым таинственная тень;
Она гнетет меня и каждый божий день
Овладевает мной все с новой, с новой силой.
 
Порою сердце вдруг забьется прежней силой;
Порой спадут с души могильный сон и лень;
Сквозь ночи вечныя проглянет светлый день:
Я оживу на миг и песнею унылой
Стараюсь разогнать докучливую тень,
Но краток этот миг, нечаянный и милый...
 
Куда ж сокрылись вы, дни молодости милой,
Когда кипела жизнь неукротимой силой,
Когда печаль и грусть скользили, словно тень,
По сердцу юному, и тягостная лень
Еще не гнездилась в душе моей унылой,
И новым красным днем сменялся красный день?
 
Увы!.. Пришел и он, тот незабвенный день,
День расставания с былою жизнью милой...
По морю жизни я, усталый и унылый,
Плыву... меня волна неведомою силой
Несет — Бог весть куда, а только плыть мне лень,
И все вокруг меня — густая мгла и тень.
 
Зачем же, разогнав привычную мне тень,
Сквозь ночи вечныя проглянул светлый день?
Зачем, когда и жить и чувствовать мне лень,
Опять передо мной явился призрак милый,
И голосок его с неотразимой силой
Опять, опять звучит в душе моей унылой?

(1851)

А поэт  Трефолев в 1898 г. повторил его опыт, создав стихотворение «Набат», в котором уподобил ««скованный» стих секстины «скованной» участи русского человека».

В 1920 году Бальмонт сочиняет целую книгу секстин.

Секстину находим и у В.Брюсова:

Я безнадежность воспевал когда-то,
Мечту любви я пел в последний раз.
Опять душа мучительством объята,
В душе опять свет радости погас.
Что славить мне в предчувствии заката,
В вечеровой, предвозвещенный час?
 
Ложится тень в предвозвещенный час;
Кровь льется по наклонам, где когда-то
Лазурь сияла. В зареве заката
Мятежная душа, как столько раз,
Горит огнем, который не погас
Под пеплом лет, и трепетом объята.
 
Пусть тенью синей вся земля объята,
Пусть близок мглы непобедимый час,
Но в сердце свет священный не погас:
Он так же ярко светит, как когда-то.
Когда я, робкий мальчик, в первый раз,
Склонил уста к устам, в лучах заката.
 
Священны чары рдяного заката.
Священна даль, что пламенем объята.
Я вам молился много, много раз,
Но лишь опять приходит жданный час,
Молюсь я на коленях, как когда-то,
Чтоб нынче луч в миг счастия погас!
 
Безвестная Царица! Не погас
В душе огонь священный. В час заката
Душа старинным пламенем объята,
Твержу молитву, что сложил когда-то:
"Приди ко мне, хоть и в предсмертный час,
Дай видеть лик твой, хоть единый раз!"
 
Любви я сердце отдавал не раз,
Но знал, что Ты - в грядущем, и не гас
В душе огонь надежды ни на час.
Теперь, в пыланьи моего заката,
Когда окрестность сумраком объята,
Все жду Твоей улыбки, как когда-то!
                                               (1914)
 

Русские поэты Серебряного века и изобретали новые жесткие стихотворные форма. Северянину принадлежит изобретение «миньонета», восьмистишия с рифмовкой АбабабАБ, «дизеля» – десятистишия с рифмовкой АббаАбаббА кензеля – пятнадцатистишия с рифсовкой Абббба +ввАва + агггВ. 

А И.Руквишников предлагает стихотворения, в которых последний стих строфы повторяется в первом стихе следующей строфы называть гирляндой. Сложной гирляндой с повторами целых строк по схеме 1 2 3 4 - 4 5 6 1 - 1 7 8 2 - 2 9 10 3 - 3 11 12 4 написано стихотворение М.Лопатто:

Не теплой негой стана,

Не ласкою колен

Истомная нирвана

Меня замкнули в плен, -

 

Меня замкнула в плен

Из льдистого стакана

Легчайшею из пен, -

Не теплой негой стана.

 

Не теплой негой стана,

Не пением сирен

Над зыбью океана,

Не ласкою колен, -

 

Не ласкою колен,

Надушенных так пряно,

Вливаясь в сети вен

Истомная нирвана.

 

Истомная нирвана

Прозрачно-синих стен,

Окрасившись багряно,

Меня замкнула в плен.

                                    (1916)

Можно вспомнить и стихотворение В.Брюсова «Вечеровое свидание», в котором все строки замыкаются в бесконечный венок по схеме 1 2 3 4 – 2 5 4 6 – 5 7 6 8 – 7 9 8 10 – 9 11 10 12 – 11 1 12 3 (см. раздел комбинаторной литературы, глава, посвященная перестановкам фраз в абзаце). 

 

лекция 1 лекция 2 лекция 3 лекция 4 лекция 5 лекция 6 лекция 7 лекция 8 лекция 9 лекция 10 лекция 11 лекция 12 лекция 13 лекция 14