Ashtray.ru синтез искусств

А.Асмолов, Е. Фейгенберг

За порогом рациональности: лингвоцентризм и парадоксы невербальной коммуникации

  Возрастание интереса представителей самых разных направлений психологии, поведенческих и социальных наук к изучению проблемы коммуникации в целом, не­вербальной коммуникации в частности обусловлено не­сколькими причинами. Первая из них состоит в том, что сфера общения занимает все больше места в жизни общест­ва. Эта ситуация и определяет вторую часть — прагматичес­кую причину роста интереса к проблеме коммуникации, приводящую к появлению практических руководств по эффективному использованию знания, навыков и приемов невербального общения в межличностных отношениях. Историческим предшественником появления подобного рода руководств является старое учение о распознавании характера человека по его внешнему облику — физиогно­мика. Вышедшее в России в 1886 г. сочинение П.Манте-гаццы «Физиономия и выражение чувств» (Мантегацца, 1886) во многом похоже на современные руководства по невербальной коммуникации, если сравнить поставлен­ные задачи. Так, авторы предисловия Н.Грот и Е.Вербицкий пишут: «Оно может быть полезно и назидательно в особенности для педагогов, стремящихся серьезно поста­вить дело воспитания юношества, для живописцев, ваяте­лей и вообще художников, изучающих и изображающих человеческие типы, и, наконец, для актеров, стремящихся воплотить в живые образцы бессмертные типы драмати­ческого искусства» (Мантегацца, 1886, с.XII). Мантегац­ца описывает азбуку мимики, пытается раскрыть зависи­мость мимики от этнинической принадлежности человека и его профессии, выделяет антропологические признаки распознавания интеллектуальных и нравственных особенностей личности. Незаслуженно забытым практи­ческим руководством, по своей разработанности вполне способным выдержать конкуренцию с некоторыми посо­биями 80-х годов, посвященными языку тела — body language, является сочинение С.Волконского «Выразитель­ный человек. Сценическое воспитание жеста (по Дельсарту)» (Волконский, 1913). Интересны авторские представле­ния о семиотике жестового общения. «Семиотика <...> имеет своим предметом изучение тех внешних признаков, которыми выражается внутреннее состояние человека <...>. Семиотика говорит нам: такому-то знаку соответствует та­кая-то страсть (у него брови сдвинуты, значит, он страда­ет). Эстетика говорит нам: такой-то страсти соответствует такой-то знак (он страдает, значит, надо сдвинуть бро­ви)» (Волконский, 1913, с.68).

Прототипом языка жестового общения, конструируемого Волконским, выступает нотная запись, а не тот или иной алфавит письменной речи. При анализе подобного рода руководства по невербальной коммуникации не толь­ко убеждаешься в справедливости истины, что новое — это хорошо забытое старое, но и начинаешь проникаться ощущением, что старое порой чем-то богаче и точнее нового. Так, Волконский более осторожно подходил к обсуждению аналогий между алфавитами «языка тела» и «языка речи», чем автор вышедшего в 1987 г. практичес­кого руководства но невербальной коммуникации «Языка тела» Г.Вейнрайт (Wainwright, 1987). Руководства по не­вербальной коммуникации, изданные в конце XX в., от­личаются от руководств, изданных в конце XIX в., тем, что их адресат существенно расширяется, так как в боль­шинстве профессий успех все больше зависит от степени владения навыками межличностного общения в разных социальных группах.

Следующая причина возрастания интереса к пробле­мам невербальной коммуникации далеко не всегда осозна­ется, поскольку связана исключительно с невербальными формами общения. Современный человек живет в мире слов, в лингвистическом мире, а древнее высказывание «вначале было слово» во многом определяет логику ис­следований в поведенческих и социальных науках. Так, в своем исследовании «Роботы, человек и психика: психо­логия в современном мире» Л. фон Берталанфи пишет: «...Объективный мир <...> от тривиального окружения до книг, автомобилей, городов и бомб, является не чем иным, как материализацией символической деятельнос­ти» (Von Bertalanffy, 1967, с.22).

Положение о языке как основе мира культуры, о том, что языка без голоса не бывает, формулирует известный лингвист Э.Бенвенист: «...Способность к символизации у человека достигает своего наивысшего выражения в язы­ке, который является символическим по преимуществу; все другие системы коммуникации — графические, жес-товые, визуальные и т.д. производны от языка и предпо­лагают его существование» (Бенвенист, 1974, с.80). Подобная позиция может быть охарактеризована как лингвоцентризм — изучение любых видов коммуникации по образу и подобию языка человеческой речи. Такого рода позиция и связанная с ней точка зрения о превращении мира человека в мир лингвистических символов, а самого человека — в «языковую личность» (Караулов, 1987) при­водят к появлению и распространению построений, спо­собных разрушить монополию рациональности и лингво-центризма в понимании человеческой природы. В частности, по мнению В.В.Налимова (Налимов, 1979), попытками протеста против чисто логического рациональ­ного осмысления мира являются стремление утвердить внеязыковую культуру философии дзэн-буддизма и ис­пользование современных технических средств при пост­роении некоторых форм внеязыковой коммуникации. В дзэн-буддизме разработаны разные приемы, с помощью которых удается освободить сознание от «словесно-логи­ческих ловушек», помочь пережить внеязыковое восприя­тие мира. По сути, чем же целям, открывающим новые возможности межличностного общения, служит так на­зываемое синтетическое кино, скорее выражающее ми­ровосприятие, чем объясняющее его средствами языка (см. Там же). К указанным попыткам противопоставить нечто иное лингвистической модели мира близко новое социо­логическое направление — этнометодология. Авторы дан­ного направления Г.Гарфинкель и его коллеги предложи­ли специальный тип бесед. Такие беседы заставляют испытуемых выйти за пределы принятых в культуре соци­альных норм общения и обратиться к смыслам ситуации, не поддающимся переводу на дискретный язык общения (см. Тернер, 1985). Приведем один из примеров такой бе­седы. Испытуемый: «У меня скучная квартира». Экспери­ментатор: «Что Вы имеете под этим в виду?». Испытуемый (явно озадачен и отвечает враждебным тоном): «Что Вы имеете в виду, сказав, что я имею в виду? Скучная квар­тира есть скучная квартира, вот что я имею в виду. Ничего особенного: Что за идиотский вопрос!» (Там же, с.426). Этнометодолог пытается нарушить принятые правила об­щения в ситуации взаимодействия, заставить испытуемого перейти от текста к подтексту, от значений — к неосозна­ваемым смыслам. Как бы ни были различны дзэн-буддизм, поиски внеязыковых техник коммуникации, методы, при­водящие к расшатыванию привычных форм закрытого вер­бального общения этнометодологии, — все они исходят из представлений о существовании в общении между людь­ми особой реальности, отличной от символического язы­кового мира. В стремлении к пониманию этой реальности кроется связанная с поиском иного научного мировоз­зрения причина особого внимания к исследованиям не­вербальной коммуникации.

Именно лингвоцентризм обусловил тот факт, что проб­лема невербальной коммуникации не стала предметом рассмотрения в психологии речевого общения и как бы выпала из психологии понимания, психологии личнос­ти, социальной психологии и этологии. Между тем и в психологии речи, особенно при постановке вопроса о соотношении мысли и слова, представление об оформ-ленности мысли жесткими языковыми рамками после классического труда Л.С.Выготского «Мышление и речь» начало подвергаться пересмотру. В лингвистике же линг­воцентризм был непоколебимым. Бенвенист писал: «Язы ковая форма является <...> не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации. Мы по­стигаем мысль уже оформленной языковыми рамками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импуль­сы, выливающиеся в жесты и мимику. Таким образом, стоит лишь без предвзятости проанализировать существу­ющие факты, и вопрос о том, может ли мышление обой­тись без языка <...> оказывается лишенным смысла» (Бенвенист, 1974, с. 105). Если последовать предложению Бенвениста и проанализировать факты и некоторые тео­ретические построения о связи языка не только с мыс­лью, но и с другими знаковыми системами, то постулат о преобладании лингвоцентризма начнет вызывать серьез­ные сомнения.

Так, психолингвист Д.Слобин (Слобин, Грин, 1976), во многом разделяющий представления Выготского о соот­ношении мысли и речи, приводит исследования Смита, показавшего сохранность сознания и коммуникации у ис­пытуемого, который был полностью лишен возможности управлять своей речевой мускулатурой. Слобин вслед за Выготским проводит резкое разграничение между симуль­танным характером мысли и сукцессивным характером речевых высказываний. Отсюда вытекает, что «динамичес­кие смысловые системы» (Выготский, 1981), представляю­щие единство аффективных и интеллектуальных процес­сов, в принципе не могут быть переведены на язык внешней речи. В этом идеи Выготского созвучны введен­ному Бенвенистом принципу неизбыточности в сосуще­ствовании семиотических систем. Между семиотически­ми системами не существует «"синонимии"; нельзя "сказать одно и то же" с помощью слов и с помощью музыки, то есть с помощью систем с неодинаковой ба­зой» (Бенвенист, 1974, с.77—78). Разрабатывая этот принцип в рамках общей лингвистики, Бенвенист выде­ляет три типа отношений между разными семиотичес­кими системами: 1) отношения порождения; 2) отно­шения гомологии; 3) отношения интерпретирования. Пример отношений первого типа — азбука слепых Брай-ля или стенография. В отношениях порождения некоторая специализированная семиотическая система строит­ся по образу и подобию алфавита письменной речи. Же-стовый язык глухонемых — пример отношения гомоло­гии, или соответствия, тот или иной жест соответствует слову языка. И наконец, из отношений интерпретирова­ния вытекает, что язык всегда выступает как интерпре-тант любых других семиотических систем, как лингвис­тических, так и нелингвистических. Но даже описанный Бенвенистом принцип неизбыточности в существовании семиотических систем и разные типы отношений между этими системами показывают неоднозначность и непе­реводимость целого ряда проявлений невербальной ком­муникации в лингвистические семиотические системы. Наряду с выделенным Выготским положением о симуль­танном характере динамических смысловых систем эти идеи Бенвениста позволяют заключить, что, хотя язык речи — интерпретатор любых других семиотических сис­тем, между невербальной и вербальной коммуникациями в большинстве случаев не существует прямых переходов.

Несмотря на то, что исследования по общей лингвис­тике Бенвениста довольно известны, а культурно-историческая концепция развития психики Выготского ста­новится все более популярной, выделенные в их исследованиях положения практически не оказали влия­ния ни на один из трех основных подходов к коммуника­ции в зарубежной психологии, а также на немногочис­ленные отечественные исследования по невербальной коммуникации (см., например, (Горелов, 1980; Лабунс-кая, 1986). В «Энциклопедическом словаре психологии» (1983), вышедшем под редакцией известного английско­го социального психолога и философа Р.Харре, отмеча­ется, что наибольшее распространение в исследованиях коммуникации получили следующие подходы: информа­ционный, интеракционистский и теория коммуникативной относительности.

Информационный подход к коммуникации базируется на нескольких допущениях, прежде всего на положении о дискретном корпускулярном распространении потока ком­муникации посредством «упакованных» в слова и жестызначений. В этом подходе также предполагается, что тело человека, особенно лицо, глаза и руки, представляет со­бой экран, на котором высвечиваются его установки, эмоции и мысли. В контексте информационного подхода к коммуникации выделяют две главные группы исследова­ний. Первая из них основывается на математической тео­рии передачи электронных сигналов Шеннона, созданной в 1949 г.

Вторая группа оформилась в социологии в начале 1960 годов благодаря исследованиям Э.Гоффмана. В его модели коммуникационного обмена выделяются четыре элемен­та: а) коммуникационное соглашение, договор, сложив­шийся внутри определенной группы индивидов; б) ком­муникационные стратегии, которые стороны принимают, разыгрывают, вступая в контакт друг с другом; в) комму­никационные рамки, ограничения, обусловленные различ­ными экологическими, техническими, эмоциональными и интеллектуальными обстоятельствами, сковывающими выбор той или иной стратегии общения; г) интерпрета­ционные фреймы или схемы, направляющие и регули­рующие способы восприятия и общения между людьми. Драматургическая модель Гоффмана, стремящегося скон­струировать репертуары сценариев взаимодействия людей в повседневной жизни, занимает промежуточное поло­жение между традиционным информационным подходом к коммуникации и исследованиями коммуникации, ко­торые проводятся в русле символического интеракцио-низма, восходящего своими корнями к теории Дж.Лида (см. Тернер, 1985).

Интеракционистский подход к изучению коммуникации сложился в середине 1960 годов. В контексте этого подхода могут быть выделены пять наиболее общих концепций коммуникации. Первая из этих концепций принадлежит американскому психологу Р.Бёрдвистлу, исследования которого в конце 1940 годов возродили интерес к изуче­нию невербальной коммуникации — к созданию языка движении тела. После появления в 1872 г. классического труда Ч.Дарвина «Выражение эмоций у животных и чело­века» вплоть до 1950 годов проблема невербальной ком муникации оказалась на периферии разных направлений поведенческих и социальных наук (см. об этом Hind, 1982). В психологии исследования Бёрдвистла, а в этологии — Н.Тинбергена (см. Там же) стали толчком к появлению нового потока работ по невербальной коммуникации. Бёрдвистл одним из первых начал изучать общение в ходе анализа движений тела. Он создал направление исследо­вания невербальной коммуникации, которое назвал ки-несика. «Кин» — мельчайшая единица движения, как бы буква движения тела, считывая которую можно в итоге интерпретировать передаваемые через жесты или другие движения тела сообщения. В 1960 годах Бёрдвистл пред­ложил «.лингвистическую» модель невербальной комму­никации. Он отстаивает следующую точку зрения: несмотря на разнообразие интеракций между людьми, все символические интеракции имеют один и тот же ог­раниченный репертуар, состоящий из 50—60 элементар­ных движений, жестов или поз человеческого тела. По его мнению, развертывающееся поведение складывается из кинем элементарных единиц, точно так же, как зву­ковая человеческая речь организуется из последователь­ности слов, предложений и сообщений. На наш взгляд, представления о невербальной коммуникации Бёрдвис­тла — это наиболее концентрированное выражение по­зиции лингвоцентризма. «Лингвистическая» модель Бёрдвистла вступает в противоречие с развиваемым в рам­ках лингвистики принципом неизбыточности в сосуще­ствовании семиотических систем, так как, по сути, основывается на отождествлении языка речи и языка тела.

Интересно, что сходные с «лингвистической» моде­лью языка тела представления нашли свое отражение в 1939 г. в трехтомной монографии И.А.Соболевского «Ки­нетическая речь на производстве» (Соболевский, 1986). Шум на ткацком производстве вынуждает работниц создавать ручные системы коммуникации. Приведем несколько фрагментов из исследования Соболевского, имеющих ком­муникативное значение: «...Кинетическая речь осуществ­ляется на производстве в следующих трех формах: а) руч­ная речь (линейная=язык жестов); б) пантомимическая ("всем видом показывает" — как определяют ее ткачи) и в) мимико-артикуляторная ("по устам") <...>.

По своему строю кинетическая речь — аморфно-синте­тическая: части речи недостаточно отдифференцированы, формы словоизменения и словообразования отсутствуют. Решающее значение имеют контекст, конкретная ситуа­ция разговора.

<...> Анализ кинетической речи приводит к понятиям: а) кинесинтагмы (кинетическое предложение); б) кине-лексемы (кинемическое слово) и в) кинемы (простейший элемент кинетической речи), а также и к необходимости выработать систему графической записи (кинеграфемы), приложимой к любой форме кинетического языка. Уче­ние о кинесинтагме составляет синтограмматику; учение о кинелексеме входит в лексикологию, учение о кинеме составляет кинетику (антропокинетику)» (Там же, с. 108— 109). Еще раз отметим, что лингвистическая модель Бёрд­вистла и антропокинетика во многом сходны, например названия исходных элементов алфавита движений «кин» и «кинема». Вместе с тем Соболевский распространяет свою схему на искусственно созданную кинетическую речь, в которой человек жестом заменяет слово, в то время как Бёрдвистл следует положению об исходно лингвистичес­ком характере семиотической системы языка тела.

В русле интеракционистского подхода к коммуникации весьма популярны модель «социальных навыков» М.Ар-гайла и Л.Кендона (Argyle, Kendon, 1967) и модель «про­грамм» А.Шефлена (Scheflen, 1968). В модели «социальных навыков» Аргайла коммуникация рассматривается как иерархическая последовательность возникших в процессе научения «шагов». По.Шефлену, «программы» разного уровня сложности интернализуются участниками комму­никации и дают возможность организовать поведенчес­кий материал в осмысленные интеракции.

Теория коммуникативной относительности, по суще­ству, объявляет коммуникацию основным пространством жизни людей и опирается на общую теорию систем (Birdwhistell, 1952). Эта концепция находится пока на на­чальной стадии разработки.

При рассмотрении вопроса о связи различных концеп­ций коммуникации с прикладными исследованиями «языка тела» складывается впечатление, что в этих иссле­дованиях, например в популярных руководствах но не­вербальной коммуникации Дж.Фаста «Язык тела» (Fast, 1978) и Г.Вейнрайта «Язык тела» (Wainwright, 1987), при описании невербальных знаковых систем преобладает фе-номенографический подход. Так, при изложении класси­фикаций жестов (а жест — наиболее выразительное средство невербальной коммуникации, используемое в общении более широко, чем контакт глазами, выраже­ние лица, поза и движение головы) как рядоположные даются описания функций жестов МАргайла и П.Экмана. По Аргайлу, могут быть выделены пять функций жестов; иллюстрированные и другие связанные с речью знаки; ковенциальные жесты; движения, выражающие эмоции; движения, выражающие личность; жесты, используемые в различных ритуалах (Argyle, Kendon, 1967). П.Экман и В.Фрисен в свою очередь также предложили выделить пять, групп жестов, но по иным основаниям; «жесты-иллюст­раторы», т.е. движения, поясняющие речь; «жесты-регу­ляторы», т.е. движения, сигнализирующие об изменениях активности субъекта в процессе коммуникации; «жесты-адапторы» различные движения вроде потирания рук, по­чесывания затылка, отражающие эмоциональные состояния субъекта в ситуации общения; жесты, непос­редственно выражающие аффект (Ekman, Friesen, 1975).

Классификация жестов Аргайла, как и классификация Экмана и Фрисена, не имеет прямой связи с концепция­ми коммуникации, развиваемыми этими исследователя­ми. В некоторых случаях при характеристике тех или иных проявлений невербальной коммуникации усматривается слабое влияние психоаналитических концепций, особен­но при интерпретации языка и репертуара поз, по-разно­му выражающих характер личности.

Различные позы и их вариации, будь то позы «стоя», «сидя» или «лежа», как и жесты, во многом зависят от культурного контекста. В позах человека проступают психо­генные травмы и аффективные комплексы, отражающие перенесенные в прошлом жизненные кризисы. Например, человек, оправившийся после тяжелой депрессии, несет ее след в своей позе, продолжая сутулиться или вяло дви­гаться. Поза может выступить знаком уверенной или, на­против, настороженной установки личности в общении между людьми. Следует сказать, что в представлениях о «языке тела» мы сталкиваемся лишь с отголосками идей психоанализа или упомянутых выше теорий коммуника­ции. Несколько иным по сравнению с кинесикой являет­ся созданное антропологом Э.Холлом и развиваемое Р.Соммером направление, называемое «пространственной психологией», или «проксемикой» (термин Холла). В сво­их исследованиях Холл подверг доскональному анализу закономерности пространственной организации общения, влияние расстояния между людьми, их ориентации в про­странстве на характер межличностных отношений. Если для кинесики исходным стало исследование Бёрдвистла «Введение в кинесику» (Birdwhistell, 1952), то отправной точкой появления проксемики считаются труды Холла «Молчаливый язык» (Hall, 1959) и «Скрытое измерение» (Hall, 1966), а также исследование Соммера «Личностное пространство» (Sommer, 1969).

Проксемика, как и кинесика, в своих истоках восхо­дит к сравнительным исследованиям поведения живот­ных и человека, прежде всего к фундаментальному груду Дарвина «Выражение эмоций у животных и человека» (Дарвин, 1953). Однако если для мимики, поз и жестов зоной поиска аналогий стали именно телесные выраже­ния эмоций животных (см. об этом, например, Изард, 1980), то проксемика опиралась на этологические иссле­дования территориального поведения животных (Hind, 1982). По мнению Р.Хайнда, в 1950 годах цикл работ по невербальной коммуникации был возрожден социальны­ми психологами независимо от этологов. Этот факт важ­но выделить, так как потеря связи исследований невер­бальной коммуникации с психологией эмоций, разведение кинесики, проксемики и психологии эмоций по разным ве­домствам привело в итоге к изоляции исследований невер­бальной коммуникации от историко-эволюционного подхо да, которому они обязаны своим рождением в поведенчес­ких и социальных науках.

Последствия игнорирования принципа развития и лингвоцентризм при изучении невербальных семиотических систем проявились в смешении филогенетических, соци-огенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, а также в том, что вопрос о генетических корнях вербальной и невербальной коммуникаций прак­тически замалчивается в современной психологии. Более того, если «язык тела» строится по образу и подобию языка речи, то вопрос об их генезисе и перекрестах в истории природы, общества и человеческой личности в принципе не может быть поставлен. Выготский в 1934 г. писал: чтобы понять соотношение мышления и речи, необходимо не отождествлять их друг с другом в стиле Дж.Уотсона, а выделить их отличия и проследить траектории развития. Аналогичная задача встает и при изучении генетических и функциональных связей разных лингвистических и не­лингвистических семиотических систем. Если эта задача будет оставлена без внимания, то исследования невер­бальной коммуникации могут пойти по пути поверхност­ных аналогий. Так, например, некоторые последователи К.Лоренца отстаивают положение: такие экспрессивные движения, как улыбка и плач, сходны во всех человечес­ких культурах и не зависят от культурных различий между людьми (см. об этом Hind, 1982).

Следующий шаг на этом пути — утверждение филоге­нетической древности и тем самым сходной природной детерминации мимической экспрессии у приматов и че­ловека (Изард, 1980). В другую крайность впадает Бёрдвистл, утверждающий, что анализ поведения животных ничего не может внести в понимание человеческого об­щения. «Прогресс в этой запутанной области связан с кросскультурными исследованиями Экмана и Фриссена (см., например, Ekman, Friesen, 1975), которые тщательно клас­сифицировали различные типы невербальных знаков и описали степень, в которой каждый из этих знаков явля­ется панкультурным, а также природу культурных разли­чий там, где они имеют место. Те знаки, которые имеют панкультурную основу, являются преимущественно вы­ражением аффекта. Другие категории знаковых движений, такие как "символы", замещающие слова, и знаки, ил­люстрирующие и регулирующие вербальное общение, обычно специфичны для культуры и нуждаются в инди­видуальном обучении» (Hind, 1982, с.217).

Проблема соотношения филогенетических, социогенети-ческих и онтогенетических аспектов невербальной комму­никации, их связи с речью имеют значение как для общей психологии, так и для нейропсихологии и психотерапии. Встает вопрос о том, как связана филогенетическая древ­ность тех пли иных форм невербальной коммуникации у человека с организацией функциональных психофизио­логических систем, обеспечивающих реализацию этих форм» невербальной коммуникации в процессе межлич­ностных отношений. Между тем немногочисленные кли­нические исследования невербальной коммуникации А.Шефлена (Scheflen, 1964, 1968), П.Вотчела (Watchel, 1967), описание попыток использования невербального поведения в психотерапии (Юнова, 1975) не ставят зада­чу изучения эволюционно-исторических аспектов нелин-гвистическнх семиотических систем.

Распространенный в ряде клинических исследований невербальной коммуникации лингвоцентризм приводит к поиску прямых связей между нарушениями речи и не­вербального общения. Так, еще Хед (Head, 1926) видел причину ослабления способностей к передаче жестов и к опознанию пантомимы в общем дефекте символической активности. Даффи и Пирсон (Duffy, Pearson, 1975) также объясняют неспособность опознания пантомимы наруше­нием центральной символической активности. Идея Хеда (Head, 1926) получает свое подтверждение при изучении жестовой афазии у глухих. Вместе с тем Хелман, Роси и Валенстайн (Heilman, Rothi, Valenstein, 1982) описали па­циентов с нарушенной речью и сохраненной способностью к опознанию пантомимы. При анализе нарушений опоз­нания пантомимы у больных с афазией Варней (Varney, 1978, 1982) установил, что такие нарушения наблюдают ся при алексии, которая далеко не всегда связана с рас­стройствами опознания пантомимы. Из данных исследо­ваний вытекает, но мнению Роси (Rothi, Mack, Heilman, 1986), что, хотя нарушения речи и опознания пантоми­мы могут коррелировать друг с другом, они представляют собой различные феномены.

Не укладывающиеся в представления о речевой при­роде невербальной коммуникации факты могут быть рас­смотрены в контексте деятельностного подхода к анализу общения. С позиций этого подхода не может существовать прямой связи между нарушениями речи и невербального общения, так как невербальное общение — непосредствен­ное выражение в поведении человека его смысловых ус­тановок; через речь прежде всего передаются значения (Леонтьев А.Н., Запорожец, 1945).

Невербальная коммуникация является преимуществен­но проявлением смысловой сферы личности. Она пред­ставляет непосредственный канал передачи личностных смыслов. Личностные смыслы — вот то, что передается посредством невербальной коммуникации. С помощью выдвигаемого представления о семантике невербальной коммуникации можно объяснить, почему многочислен­ные попытки, спровоцированные лингвоцентрической установкой и имеющие целью создать код, словарь, дис­кретный алфавит языка невербальной коммуникации, были безуспешны. Сложности, возникающие при вопло­щении симультанных динамических смысловых систем личности в дискретных равнодушных значениях, вырази­тельно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предре­шают неудачу поиска дискретных формализованных «сло­варей» жестов и телодвижений (Асмолов, 1979, 1984).

Анализируя процесс понимания речи, его значение для психологической науки, А.Р.Лурия писал: «Несмотря на то, что учение о речевых нарушениях, возникающих при локальных поражениях мозга — афазиях, возникло более ста лет назад, психолингвистический анализ этих нару­шений остается еще незавершенным, и можно с уверен ностью сказать, что пройдены лишь первые этапы этого сложнейшего пути.

Однако нет сомнений в том, что этот путь позволит в конечном итоге понять строение и мозговые механизмы тех сложнейших процессов речевой коммуникации, кото­рые отличают человека от животного и которые являются ключом к анализу наиболее сложных форм сознательной деятельности» (Лурия, 1979, с.306). Нет сомнений также и в том, что исследования невербальной коммуникации, преодолев позицию лингвоцентризма и уход от истори­ко-культурного анализа генезиса разных семиотических систем, помогут продвинуться в исследовании высших форм человеческого общения, намеченном культурно-ис­торической психологией.

литература

Асмолов А.Г. Деятельность и установки. М., 1979.

Асмолов А.Г. Личность как предмет психологического иссле­дования. М., 1984.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

Бодалев А.А Личность и общение // Избр груды. М., 1983.

Волконский С. Выразительный человек. Сценическое воспи­тание жеста (по Дельсарту).

1913. Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч. В 6 т. М., 1981. Т. 2.

Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации, м., 1980.

Дарвин Ч. Выражение эмоций у животных и человека // Соч. М., 1953. Т. 5.

Добрович А.Б. Воспитателю о психологии и психогигиене общения М., 1987.

Изард К. Эмоции человека. М., 1980.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность М., 1987.

Лабунская В.А. Невербальное поведение. Ростов, 1986.

Леонтьев А.Н., Запорожец А.В. Восстановление движения М., 1945.

Лурия А.Р. Язык и сознание М., 1979.

Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств. Киев, 1886.

Мелибруда Е.Я. Ты — мы. М., 1986.

Налимов В.В. Вероятностная модель языка М., 1979.

Панов Е.Н. Знаки, символы, языки. М., 1980.

СлобинД., Грин Дж. Психолингвистика. М , 1976.

Соболевский И.А. Кинетическая речь на производстве // Се­миотика пространства и пространство семиотики: Труды по знаковым системам. Тарту, 1986. Т. XIX.

Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985.

Фейгенберг Е.И. Невербальная коммуникации как канал пе­редачи личностных смыслов // Активизация личности в систе­ме общественных отношений: Тез. докл. VII съезда Общества психологов СССР. М., 1989.

Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосеманти­ку. М., 1983.

Юнова Г. Невербальное поведение и его использование в психотерапии. Краков, 1975.

Argyle В. Bodily communication. Methuen, 1975.

Argyle M., Kendon A. The experimental analysis of social performance // Advances in experimental social psychology / Ed. L.Berkowitz. L., 1967.

Bertalanffy von L. Robots, men and minds: Psychology in the modern world. N.Y., 1967.

Birdwhistell R.L. Introduction to kinesics. Univ. of Louisville Press, 1952.

Duffy J., Pearson K. Pantomime in aphasic patients // Speech Hear Res. 1975. V. 18.

Ekman P., Friesen W. V. Unmasking the face. New Jersey, 1975.

Fast I. Body language. London—Sydney, 1978.

Goffman E. The presentation of self in everyday life. L., 1974.

HallE. The silent language. N. Y, 1959.

Halt E. The hidden dimension. N. Y., 1966

Harre R., Lamb R. (Eds) The encyclopedic dictionary of psychology. Oxford, 1983.

Head H. Aphasia and kindred disorders. L, 1926.

Heilman K.M., Rothi L.J., Valenstein E. Two forms of ideomotor apraxia // Neurology. N. Y., 1982. V. 32.

Hind R. A. Ethology. Glasgow, 1982.

Rothi L.J., Mack L., Heilman K.M. Pantomime agnosia // J. Neurology, Neurosurgery and Psychiatry. 1986. V. 49.

Scheflen A.E. Significance of posture in communication system // Psychiatry. 1964. V. 27. № 4.

Scheflen A.E. Quasi-courtship behavior in psychotherapy // Psychiatry. 1968.V. 28.

Scheflen A.E. Body language and social order. Prentice Hall, 1972.

Sommer R. Personal space. Prentice Hall, 1969. Varney N.R. Linguistic correlates of pantomime recognition in aphasic patients // J. Neurology, Neurosurgery, and Psychiatry. 1978. V.41.

Varney N.R. Pantomime recognition defect in aphasia: implications for the concept of asymbolia // Brain and Language. 1982. V. 15.

Wachtel P.L. An approach to the study of body language in psychotherapy// Psychotherapy. 1967. V. 4. № 3.

Wainwright G.R. Body language. Suffolk. 1987.

^{OCR: Ash.} http://www.ashtray.ru/

утопии синтез искусств галерея звуковые фотографии библиотека статьи информация новое ссылки трей